Банковское дело

К своим интеллектуальным и энергетическим способностям я при этом относился (и сейчас отношусь) довольно скептически. Правда, было с кем их сравнить. Жуткий и таинственный мир, где вовсю ценились мануальные навыки и практическая сметка, жил для меня как бы отдельно от прилежного и опрятного мирка интеллектуальных радостей. Мое детство в послевоенной Одессе протекало как бы в двух непересекающихся реальностях. Эзотерическое, декларативно непередаваемое знание еврейской семьи. Здесь ужас недавних потерь и консерватизм оставшихся в живых женщин, быт еще недавно многоязычного города — все это воспринималось как пришедший из глубокой древности и бесконечно длящийся образ правильной жизни. Правильной без назидания, но всегда имевшей некий внутренний и хорошо различимый моральный камертон. Школа (пятьдесят вторая, на Троицкой угол Преображенской) была как бы естественным продолжением этого мира. Ее грубоватый и амбициозный директор Христина Михайловна Ткаченко была по национальности украинкой, фронтовичкой, носила редкие по тем временам боевые ордена. При этом в разгар дела врачей она, невзирая на гнусности государственно-административной травли «безродных космополитов», брала на работу учителей исключительно по деловым качествам. Пятьдесят вторая никогда не имела статуса эли тарной. Конкурс родителей был ей незнаком. Но учиться в ней было, как правило, непросто и зачастую — интересно. Страна истошно намагничивала идею детского героизма (национальным героем был Павлик Морозов). А здесь неформально почитались семейные ценности. Школа была маленькой, старинной. До революции в ней размещалась женская гимназия. Деревянная начинка, стиснутая пористым ракушечником старого здания, случалось, поскрипывала в непогоду. Второй и третий этаж дома, на которых жила моя школа, напоминали своими лестницами «под мрамор», смотровой площадкой над парадным входом, большими окнами, выходящими во двор и на тихую в то время улицу, парусное судно из популярного фильма «Дети капитана Гранта». Образы зла в этом доме были ходульными, облитературенными. Носители социальных и моральных недостатков имелись в избытке. Но страна требовала по данному конкретному поводу — не обобщать. О пороках, тем более системных, речи и вовсе не шло все одиннадцать лет. Плохиши были очень уж безобидными, похожими на наглядные пособия из кабинета ботаники и зоологии. Встречались, правда, чучела и весьма экзотического вида и поведения. В Одессе образ городского сумасшедшего всегда был популярен. Кроме общегородских добрых гениев со своей персональной сверхзадачей и одной «фирменной» шуткой (не обязательно непристойной) имелись в наличии районные или межквартальные шуты. Некоторые из них до сих пор мелькают в качестве авторов на страницах городской прессы и даже в стенах горисполкома. Этот мир не излучал агрессии и, будучи широко представлен на птичьих базарах школьной перемены, быстро затихал на задней парте или за дверью класса сразу же после звонка. Учеба была игрой. Если игра становилась неинтересной или требовала не присущего мне в то время тщания, — я переставал в ней участвовать до следующей вспышки интереса. Поэтому учился неровно. Вероятно, берег непосредственность мировосприятия. Детская интуиция вообще часто оказывается глазастее мудрых стратегем взрослого человека.

Мир практический был для меня куда более загадочен. Правила успешного пребывания в нем казались абсолютно чужими и непонятными. Кроме того, эти правила часто менялись по необъяснимой прихоти обитателей этого мира. Никакой личной корысти своего пребывания в нем я не преследовал. Кроме ощущения гармонии, которое, по моему мнению, могло обозначать искомую адекватность. Война давно кончилась, но мира не наступило. Мы так долго праздновали победу, как будто не знали, что с нею еще можно сделать. Мои поиски логики в действиях мастеровых, прохожих, кондукторов, подростков из соседнего двора, продавцов мороженого были малоуспешными.

Я замечаю, что склонность к концептуализации мешает следовать умыслу. Мой умысел состоит в том, чтобы найти жанр своей научной публицистики и вернуться к описательности. Но в данном случае необходимо заметить — ни в одном из окружавших меня миров я не был своим. И долго не испытывал по этому поводу какого-либо смятения. Потому что в то время единственно трудным объектом познания для меня был я сам. А поскольку объект этот во времени менялся и его внешняя атрибутика абсолютно не соответствовала внутренней динамике — интроспективные мотивы стали доминировать. На РК это сказывалось самым пагубным образом. То, что учителя и другие взрослые именовали способностями, у многих моих сверстников наполовину объяснялось конформизмом. Во всяком случае, спустя четыре десятилетия этот тезис никто из действующих лиц своей биографией опровергнуть не смог.

Другое дело — соревновательное бытие. Все перечисленные в третьем замечании доблести есть прямое продолжение самопознания иными средствами. А рыцарские турниры или свадебные бои молодых бычков имели под внешним разнообразием одну и ту же РК-программу. Но юноши из поселка городского типа вынуждены были тогда и сейчас реализовывать эту программу по правилам воскресной танцплощадки. Москвичи выходили со своими программными комплексами на определяемую семьей или районом проживания искусственную социокультурную нишу. Мой шанс состоял в наличии Города.

Это был странный без всякой бабелевской мифологизации город. Была в нем внутренняя граница — старая и новая. Старая, бывшая когда-то официальной, проходила по Старопортофранковской улице. На этой замечательной улице, тянущейся от Привоза почти до Пересып-ского моста, вырос Михаил Жванецкий. На ней учились Сергей Королев и Отто Шмидт. С ней соседствует Треугольный переулок — колыбель Леонида Утесова. Материковая, «российская» сторона ее никогда не застраивалась — чтобы не делали подкопов. На той стороне во времена порто-франко беспошлинно шло молдавское вино. На этой, «свободной» — российское зерно. Границы свободной зоны — это всегда контрабанда и другие кросскультурные соблазны. Новая, не имевшая никогда официального статуса, моя граница шла по улице Пироговской. Но реально уклад жизни, карьера молодого человека и его мировоззрение и тогда и сейчас зависят от того, по какую сторону социальной границы находится его не такая уж малая родина. От Пироговской, если стоять лицом к морю, направо — сплошные пятиэтажки и более позднее новое жилье. Там нет и никогда не было коммуналок. Приморский район. Отставники в чинах, мореходное начальство, вузовская элита, выборочно-вежливая милиция. Приторный и фальшивый, как трехдолларовая бумажка, партийно-комсомольский эдем. Пришлые люди. Налево — старая, трущобная Одесса. Латаный-перелатаный водопровод, отсутствие которого упоминается в десятой главе «Онегина» («еще есть недостаток важный — чего б вы думали? — воды! — потребны тяжкие труды…») и наличию которого мы обязаны сюжетом фильма «Жажда». В этой картине штатный разведчик советского кино Вячеслав Тихонов одел немецкую военную форму за 18 лет до появления на телеэкранах в качестве Штирлица… В этом городе вообще многое начиналось. Каштаны и платаны широколиственные — вдоль, неподвижные солнечные пятна — крупными мазками. Белая акация — поперек, мелкие листья, дробящие солнечный свет на миллион дрожащих зайчиков. Остановившееся мгновение полета причудливой франко-голландской фантазии, занесшей на эти берега творения аристократических пасынков буржуазной революции. Русский Клондайк, выросший на вывозе обильного новороссийского зерна в голодающую после революционных потрясений Европу, И он же — хуторок в степи, одряхлевший на ввозе оттуда, из Европы, сомнительных идей и устаревших технологий. Шахматная доска из рыхлого желтого ракушечника, скрепленная по углам старыми мемориальными досками. Мир моего детства был принципиально дихотомичен и содержал правила Игры. Эти правила были просты и понятны без объяснений. Но пространство для романтических фантазий моя ниша предоставляла в те времена совершенно неограниченное.

К заданию М.Ф.Орзиха разработать учебный курс по психологии управления для выпускников государственно-правовой специализации (для госслужащих, стало быть) я отнесся очень серьезно. В моей биографии был непродолжительный (1976-1977 гг.) период работы в новосибирском Академгородке. Это не прошло для меня бесследно. На Обском «море» иллюзии ковались гораздо быстрее, чем фантазии и юморески — на Черном. Законы жизни в своей стране я в принципе уже знал, но был почему-то убежден, что на меня они не распространяются. И хотя многоопытный профессор, дабы не дразнить вечно голодную на учебные часы кафедру психологии, официально провел мой спецкурс через соответствующий совет под лихим псевдонимом «Критика теории и практики буржуазной концепции «менеджмеризма», я был весьма польщен и, как пишут в анамнезе выздоравливающих больных психиатры, «готов к продуктивному сотрудничеству с врачом». К сожалению, такой готовности кафедра психологии в итоге не обнаружила и таки накропала жалобу на высочайшее имя (на ректорское, то бишь). Психологи, дескать, недогружены, а юристы психологический курс своими силами читают. Ложь состояла в том, что на кафедре психологии в это время не было ни одного человека, имеющего базовое психологическое образование. То есть — не было недогруженных психологов. Эту кафедру со стародавних времен населяли исключительно филологи. Я же как раз не был юристом, поскольку получил это самое психологическое образование. Но, дабы пресечь административный скандал в зародыше, мой профессор через год сократил курс со ста часов до шести и включил его в качестве составляющей в свой, сугубо юридический. Так что читал я свою разработку («вычитывал») столько же, сколько составлял — три месяца. Но сделанная на совесть работа никогда не остается невостребованной или, уж во всяком случае, — напрасной.

Буржуазный «менеджеризм», импортированный в нашу страну не без моего, таким образом, посильного участия, стал интерферировать с отечественным, аппаратным стилем. Пролетарское происхождение последнего для меня не очевидно. Если отложить на время классовый подход, то выясняется следующее. За последние два десятилетия интервенция западных

менеджмент-технологий ничего существенного сделать с совком так и не смогла. Более того, «крепкие хозяйственники», принципиально не имеющие специального образования, легко обыгрывают в банковских, трансфертных и тендерных игрищах англоязычных птенцов из все еще за наш счет развивающихся стран. И лишь материализм отечественных топ-менеджеров становится все менее диалектическим и все более вульгарным…

Давно они из-под палки Карла Маркса не читали, вот что.

Исходя из полученного за минувшие с тех пор годы консультативного опыта, автор утверждает следующее. Менеджмент пришел в солнечный Абсурдистан не на пустое место. На обширных пространствах «одной шестой — отдельно взятой» обитает стойкая к испытаниям, неприхотливая и самодостаточная управленческая культура. В ней бытуют свои критерии профессионализма и свой клановый метаязык. Это значит, что она — состоялась. И если она допускает мудреный менеджмент, — как дизайн-сервис и консалтинг, — как легитимный канал для обналички или лоббирования, то лишь только с целью своего сохранения и саморазвития. Для дальнейшего своего процветания, то есть. Никаких системных подвижек, только декор. А валовый РК. на миру и рекрутинг кадровый повальный у нас со времен С.М.Кирова и Л.П.Берия — лучшие в мире. Что касается отсутствующего маркетинга, то дефицит доступных по цене товаров давно отбил у электората желание реагировать на рекламную паузу между сериалами. Изучать бездонную потребность во всем — лишь деньги переводить да новые поколения молодых ученых прикармливать.

Вернемся назад, к объекту менеджерирования, к системным и личностным (так сказать, интимным) механизмам его жизнедеятельности. Организация и люди, в ней живущие, — любимый и наиболее легко мифологизируемый материал для научного управления времен Х.Эм-мерсона (12) и Ф.Тейлора (13), для этического менеджмента С.Геллер-мана (14) и для управленческой метафизики сторонников «артистического» менеджмента Т.Дила и А.Кеннеди (15). Механизм управления — это, разумеется, тоже миф. Но это миф долговременного использования, кроме того — миф интерактивный. Управленческий механизм, состоящий из элементов, способных к рефлексии и к целеполаганию, чрезвычайно интересен для нас тем, что:

— он абсолютно не механистичен, чем явно и беззастенчиво противоречит этике, логике и физиологии своего официально объявленного бытия;

—  использование отдельных элементов и фукциональных блоков управленческого механизма никем (ничем) внутри этого механизма не отслеживается, он управляется по внешнему контуру своего целевого функционирования;

— непрерывность-дискретность (режим) действия каждого элемента обеспечены выполняемой работой и материальными ресурсами системы, а как процессуальная и внутри механизма проявляющаяся закономерность его функционирования в целом не анализируется — то есть механизм работает как механизм, а не как субъектно населенный объект;

— реакция на собственные технологически неизбежные простои у всех элементов наблюдается, а «командные» последствия такой реакции не рефлексируются;

— отсутствие каналов обратной связи приводит рефлексирующие элементы к невысказанным подозрениям и обвинениям, в результате чего отношения по критерию функциональной соорганизуемости все более деградируют, причем весь этот процесс развивается как самовоспроизводимый;

— управление, как ресурсное регулирование и как информационное обеспечение, не запроектировано на компенсацию подобных, сугубо внутренних процессов, а поэтому формируется как управление по факту срыва;

— огромный процент информпотоков в управленческом механизме ввиду всего этого работает на распределение ответственности между элементами за системный сбой, на управление поисками крайнего, а не на суммарное обеспечение позитивного результата;

— системообразующая функция профессионально-должностной и кланово-корпоративной ответственности за конечный результат в такой системе находится в постоянном противоречии с функцией ответственности за срыв, а блоки в управленческом механизме начинают формироваться не под результат, но под совместное отклонение от ответственности за его потерю, то есть под управление распределением «теплых» мест или под перераспределение соответствующих такому режиму полномочий.

Ввиду структурированности коллективного и профессионального поведения западного человека, управленческие механизмы там отличаются большей функциональной адекватностью. Другими словами, направляющие оси западного менеджмента не для нашей колеи. Свобода интеллектуального маневра, о которой мечтают, глядя на Японию, западные специалисты (У.Оучи, 7) вместе с терпящим крах пожизненным наймом, — это то, что имело место в России и в СССР и чему, при желании, можно учиться, не заглядывая в словари и не мотаясь по ворк-шопам. Японский коллективизм и западный индивидуализм уже вот-вот выберут в качестве места для примирения и совместного эксперимента нашу методологически бесхозную Родину. И ведь это уже второй раз за столетие!

Все же есть надежда, что страна, в которой был открыт и сформулирован величайший в системном понимании природы периодический закон, способна входить в мировое сообщество, опираясь на свой собственный менеджмент. Для этого ей необходимо ориентированное на суммарный результат законодательство и чуть менее фискальная по своей сути налоговая система. Квалифицированных менеджеров суровые годы противостояния бизнесменов и чиновников дали нам гораздо больше, чем Гарвард и Кембридж за то же время — своим странам. Нужно только по-хозяйски распорядиться этим капиталом и, если удастся, еще раз деполитизировать российский топ-менеджмент.

Итак, я продолжаю рассуждать про миф об управленческом механизме. Система регулирует технологическую переработку материальных ресурсов по некоторой программе. Эта программа и есть динамический стереотип поведения системы. В динамический стереотип входят процедуры, приемы и операции. Другими словами, программа состоит из зафиксированных и освоенных в определенной последовательности конкретных действий. Для исполнения этих действий в системе существуют функциональные элементы и блоки. Программ в такой системе может быть более одной. Поэтому система регулирует еще и информпотоки. Кроме того, она располагает правилами смены программ. Эти правила опираются на телеологические, внешние по отношению к системе обстоятельства. Появление внутри системы рефлексирующих элементов с собственными, системой и ее программой не заданными целями, приводит к целевым «сшибкам».

Феноменологически они проявляются в виде группового эгоизма, правового нигилизма,

кланово-корпоратияного конфликта. Неофит, столкнувшись с тем, что система его собственные, личные цели (комфорт, развитие, карьера) игнорирует, причем делает это, так сказать, конституционно, вынужден искать свою модель поведения. Эта адаптивная модель антисистемного по своей сути поведения вырабатывается и удерживается профессионально-должностным кланом.

Она может освящаться в качестве некого административно-управленческого стиля, управленческой политики и т.д. Автору приходилось наблюдать этот феномен при обсуждении и согласовании проблемы технологичности опытно-конструкторских разработок. Разработчик и изготовитель понимают ее по-разному. Для первых — это качественный признак, феномен, необходимый для приемо-сдаточной процедуры. Для второго — процессуальная характеристика изготавливаемости. Об эксплуатируемое, понятно, говорить бы мог только отсутствующий на этой фазе обсуждения пользователь. Известны и другие примеры клановой антисистемности. Автор многократно наблюдал, как юристы, оправдывая несогласованность своей интерпретации закона с интересами общества или даже со здравым смыслом, с легкостью объясняли: «Мало знать закон. Надо еще и уметь им пользоваться». Далее мы увидим, что макроэкономические и микроэкономические «сшибки» имеют общую телеологическую судьбу и сходный социально-психологический сюжет протекания. Что позволяет мне много лет эффективно решать разноуровневые системные задачи. Решать, пользуясь сходными процессуальными технологиями, построенными на конфликтном механизме взаимодействия между элементами системы.

Системная «сшибка» формируется и протекает, с точки зрения ее участников, как конфликт целей и средств управленческой деятельности. Имеются в виду цели индивидуальные и групповые. В конкретной управленческой практике целью является образ желаемого будущего.

Будущего состояния управляемого объекта, будущего продукта или будущего процесса с искомыми параметрами протекания. В простейшем случае мы имеем дело с индивидуальными рабочими целями двух человек, которых связывает место и время действия. Имеется в виду производственное совместное действие. В этом случае возможны различные сочетания этих целей.

Сочетания могут быть взяты по технологически обусловленной взаимозависимости.

Понятно, что в зависимости от сочетания целей разных людей складываются отношения и типы взаимозависимости между этими людьми. Например, целью одного позиционера на схеме 10 является достижение другим позиционером своей цели, после чего первый позиционер имеет возможность достичь собственной цели (как на схеме 9)

Таким образом мы рассмотрели простейший целевой конфликт. Все иные виды конфликтов я буду рассматривать на примере конфликта между двумя позиционерами. Инструментальный конфликт развивается в простейшем случае, при единстве цели, по сценарию из «Золотого теленка» И.Ильфа и Е.Петрова (16). Если сторонник одного инструмента («только кража») не сможет достичь консенсуса со сторонником другого инструмента («только ограбление»), то цель будет подменена («пилите гирю, Шура, она золотая»).

В данном случае (схемы 11,12) неспособность сотрудников достичь инструментального консенсуса привела к подмене цели. Согласие в цеху обошлось начальнику в миллион.

Следующий вид конфликта — стратегический. Он развивается между позиционерами, тяготеющими к различным способам решения инструментального и целевого конфликтов (см.схему 13). Здесь отсутствие согласия между позиционерами, отмечаемое в нижней части схемы, может привести к потере команды исполнителей и потере самого содержания совместной деятельности. При фиктивной отчетности бюрократическая машина нередко являет именно такой феномен потери содержания совместной деятельности.

Порядковый конфликт детально изложен в моих ранних публикациях. Здесь ограничусь кратким о нем упоминанием. При прохождении изделия (или иновации, или разработки) от автора к изготовителю и далее, к эксплуатационнику, все внутриуровневые и межуровневые конфликты накапливаются и проявляются «нарастающим итогом». В качестве системы деятельности заданное суммирование коллективной безответственности за конечный результат было заявлено мною в работе по системному отторжению инженерно-конструкторских разработок (17,18), а позднее подтверждалось в ходе консультативной практики по более широкому кругу управленческих задач (19,20). В этой работе я лишь приведу пример того, как эта система порядковых конфликтов работает (см. схему 14).

В 1989 году возглавленная автором консультативная фирма «СТАЛКЕР» столкнулась с последствиями правительственного решения о передаче денег на мелиорацию от строителей к аграриям (пользователям). Денег не прибавилось. Сменился источник финансирования. В результате содержание деятельности разработчика (мой заказчик Ленгипроводхоз) стало меняться. Институту пришлось проектировать подъездные пути, дамбы, склады и прочую «мелочевку» и «дешевку». Все это вместо того, чтобы готовить поворот сибирских рек, выполнять региональные землеустроительные проекты и пр. В итоге по страдала престижность профессии, разрушилась структура института, самоликвидировались многолетней выдержки карьерные внутрисистемные «маршруты», завершились династии заслуженных проектировщиков экологического бедлама и системно оправданного бездумного природопользования.

Пришлось учиться управлять в совершенно новых условиях. А всего-то причин — переброс средств внутри макросистемы со второго уровня на третий!

Формально-компетенционный конфликт развивается между позиционерами при объективном наличии в системе дублированных и бесхозных функций. Для компенсации этих феноменов «структурные» консультанты бросаются переиначивать полномочия, меняют отчетность, требуют переаттестации персонала или даже перекройки всей структуры. Я покажу, что происходит в сознании одного и того же участника формально-компетенционного конфликта при всех возможных случаях парного (для простоты), но технологически обусловленного, то есть — объективно заданного конфликта. При смене технологически обусловленного типа компетенционного конфликта (допустим, это следующая фаза конвейерной сборки) начальник цикла (левая «шляпа») и товарополучатель (правая «шляпа») имеет возможность от исследователя или непосредственно от работника получить следующую оценку происходящей коллизии.

Схема 15 — объективная (безлюдная) схема технологической последовательности парных операций. Населим ее исполнителями, обеспечивающими процесс, и проведем психологическое исследование «что Вы думаете о напарнике во время каждой из операций технологического цикла?» Результат — см. схему 16.

А. Стоит мне чем-то полезным заняться — он тут как тут. Без тебя справлюсь!

Б. Стоит мне на секунду отойти — он бросает рабочее место. Ни за что отвечать не хочет!

В. Я все сделал, а он пришел на все готовенькое.

Г. Всегда мне за него все доделывать и переделывать приходится. Ведь ничего не умеет.

Сравнивая схему 15 и схему 16, на которых изображен один и тот же управленческий механизм, можно утверждать следующее. Планируя управленческую деятельность «шляп» согласно объективной схеме 15, невозможно предвидеть огромную лавину «личностнофакторных» накладок, да и содержания управленческой деятельности, очевидно, куда более сложного по схеме 16, где тот же механизм представлен как субъектно населенный объект. А ведь рассматривался простейший случай, без инноваций технологических и кадрово-квалификационных, без феномена лидерства в его развитии, без разграничения и дифференциации правовых полномочий между исполнителями, без нормо-расценочных и иных экономических частностей. Их наложение на конфликтующие структуры разного типа превращает многоаспектный мифодизайн управленческого механизма в бессмысленную декорацию. Управление рефлексивными процессами в этой интерпретации все более выглядит как надпредметное и технологически адекватное рассматриваемому объекту.

В различных публикациях (21,22,23) и в процессе многолетней консультативной практики мне пришлось заниматься рефлексивным контуром саморазвития управленческих систем. Анализ этих систем как субъектно населенных и объективно конфликтующих объектов открывает большие возможности построения и развития теории и практики реального менеджмента.

Тезис о субъектно населенном объекте эффективно работает при анализе феномена системного отторжения инновации. То есть, я буду (см. схему 14) говорить о проектировании деятельности и об инновационных процессах в организациях. Собственно, дело в моей управленческой и консультативной практике не ограничивается внутрифирменным управлением персоналом. Специалисты по структурам, по управленческим регламентам и по должностным инструкциям с радостью отдают внутрифирменные проблемы процессуалыдикам. То есть — нам. Такая принципиальная системно-безграмотная позиция их кормит. Придерживаясь этой позиции, проще подойти к начальству, дабы произнести «бред, доступный пониманию владык»(А.Минкин, 24). Обсуждаемый здесь подход позволяет создавать эффективно работающие управленческие системы в рамках отрасли или региона. Но я не вижу эту задачу как методологически отличную или более сложную, чем задача преодоления кланово-корпоративного раздрая, который присутствует внутри одного юридического лица, внутри одного офиса или энергоблока.

Если рассматривать жизнь организации как всегда конфликтную, как конфликтную технологически, то управление сведется к управлению психологическими мотивами конфликтующих сторон. На самом деле, аспектированпое понимание психологии конфликта как отрасли психологической науки или экономики развития как собственно экономической дисциплины нужны сами себе и ничего в принципе не могут дать практике. Любой работающий специалист системен и, с точки зрения кафедрального болота, неправ на каждом, что называется, шагу. Я утверждаю, что конфликтологическое видение любых проблем, возникающих при совместной деятельности людей, если эта деятельность объединена функционально или структурно, — лишает реального содержания сразу всех аспектников. Это не психологическая экспансия. Это весьма действенная попытка «вернуть целостного человека» в науку (А.Н.Леонтьев,25). О необходимости такого возвращения говорили, итожа свою жизнь, многие ученые, которые в былые годы изрядно раздробили смысловое пространство жизнедеятельности человека и организации, растащили эти дроби по департаментам и иным ученым советам, создали себе имя, кров и стол на этом дроблении. Что ж теперь не взгрустнуть об утерянной целостности?… Итоговые тезисы противоречат установочным аксиомам и базовым дефинициям. Научные выводы из партийно-административной карьеры даются не просто. Но извилистый путь от такого начала к такому финалу стоит всей горечи пролитых чернил. Пусть другие, молодые и бескомпромиссные, живут лучше и честнее, читая сентиментальные враки некроложных панегириков.

Проект психологической структуры деятельности пользователя содержится в любой инженерно-конструкторской разработке. Цели, условия и средства деятельности, закрепленные в «железе» без учета и даже без знания проектировщика об их существовании — это не просто межпрофессиональный дисбаланс. Это отсроченная катастрофа, это плод системного греха всякой спонтанной специализации с последующим воцарением мозаичного принципа в организации работы смежников (М.Ф.Орзих, 26) или «разнопредметно ориентированных профессионалов» (Г.П.Щедровицкий, 27). Новые законы и новые экономические программы — это новые виды оружия массового поражения интересов и ценностей пользователя. Или законопослушного Гражданина. Или Электоральной Единицы. Человека. Субъектно населенный объект управления способен к самозащите — он всегда обладает развитой системой инновационной упругости. Отторжение или ассимиляция нововведений, собственно говоря, и протекает в виде системно-заданных конфликтов (см. схемы 4-16). Поэтому реальное управление инновационным конфликтом в то же время — управление развитием рефлексивных процессов.

Я могу предположить, что принципиально конфликтологическое видение управления может показаться методологической гиперболой или, уж во всяком случае, чем-то вроде личностной проекции автора на им же структуированный миф о своем предмете. Меня вполне устраивает это допущение, и я не хотел бы его опровергать. Но, учитывая то, что «мифодизайн», принятый в среде консультантов, уже давно оформил понимание отечественного консалтинга как прихотливого смешения всех форм обналички и лоббирования, мне бы хотелось от подобных его ипостасей решительно дистанцироваться.

Посткоммунистический плюрализм у известной части мыслящего населения породил странное понимание конфуцианской мудрости. «…Пусть произрастают все цветы» — взывают новые плюралисты. И на телеэкране крупным планом являются проникновенно поющие партийный гимн «Интернационал» А.Макашов и В.Илюхин. «Пусть произрастают все цветы» — и утомленное солнце российского кинематографа высокопарно объясняет цивилизованному миру, что на «Архипелаг Гулаг» можно и должно смотреть с наружной стороны колючей проволоки — глазами вертухая. В 1918 и в 1992 годах тоже произрастали все цветы. В итоге расцвел большевистский чертополох. Культурные растения погибли и на родине Конфуция. Революция была названа точно — культурной. У нас же кухаркин менеджмент, взлелеянный помощником присяжного поверенного и недоучкой-семинаристом, привел к полной победе великодержавного осота и номенклатурной крапивы. Произрастают те, кто еще недавно умолял не пинать ногой мертвого льва. Произрастают цветы Трира, Вупперталя, Симбирска и Гори. Зреет либерально-демократическая конопля — утеха звереющего без дешевой бормотухи люмпена.

Мой уже довольно продолжительный опыт актуализации в структуре деятельности пользователя его управленческих ресурсов, который получен на использовании рефлексивных технологий, позволяет развивать имеющуюся программу. Ее инструментальная, игротехническая составляющая использовалась мною и моими учениками на протяжении последних пятнадцати лет. Соответствующие теоретические построения несколько десятков раз публиковались (17—23). Что же касается российской интерпретации известной конфуцианской методологе -мы, то автор последовательно проводит в своем общении с различными профессиональными сообществами (психологов, политологов, оргконсультантов), а также при выстраивании консультант-клиентских отношений совершенно иной принцип. Чтобы не произрастали цветы зла — пусть не произрастают все цветы.

В этом постулате истинность проявляется как феноменология реализуемости, а не как ее методологический контрфорс (Г.П. Щедро-вицкий, 27). Прикладная конфликтология служит, а не тешит сама себя. В этом есть перспектива, в которой «люди благоговейные и совестливые… хотя бы на один шаг приближаются к бытию своему, к самой возможности рождения своего» (Г. Гессе, 28). Такое пошаговое приближение, как желательная возможность, мыслилось Магистром Игры до Дахау, до Чернобыля, до Чечни. Сейчас оно требует не только мотивационного содействия, но и технологического прорыва. Это возможно и, на мой взгляд, необходимо. Очень научная часть и соседствующие с нею отделы все еще существуют. И, как свидетельствуют происходящие события, — действуют исправно. Свое благо, которое они почему-то величают благом Родины, приходит и уходит вместе со сменой жизненных циклов. Человеку пристало слышать эти циклы в себе и близких и стараться делать неизбежное терпимым, а желанное — возможным.