Банковское дело

В исследовании, проведенном совместно с А.С. Шанцером в 1986 г.  и опубликованном в 1990 г., отмечено следующее. Рефлексивные уровни различны по смыслам и по способам действия их «обитателей». Эти уровни не сводимы друг к другу. Проецирование смыслов или операций,— производимых на одном уровне,— на операциональное и смысловое поле другого уровня порождает серьезные проблемы. То же самое происходит при неспособности различать эти уровни (методологическая ошибка) или при их фактическом «склеивании» (игротехническая ошибка).

Уровни рефлексивного пространства игры отличаются не рангом метапозиции. В отличие от рефлексивной возгонки, характерной для оргдеятельностных игр (ОДИ), я ориентировался не на количество, а на качество рефлексивных «ступенек». Проблема соответствия модели составу и качественным признакам моделируемого объекта породила совершенно иную жизнедеятельностную игротехническую культуру. Применительно к обсуждаемой теме это означает лишь то, что я не стал «измерять пройденное лодкой расстояние, делая зарубки на днище» (см. 10). Это позволило выяснить, что, начиная с третьего, методологического «шага» участника игры в рефлексивном пространстве, для него изменяется функциональная роль предыдущих уровней. В качестве предметной плоскости выступает игровая, в качестве игровой — игро-техническая. Все рефлексивное пространство имитационно-игровой модели как бы переструктурируется. Оставаясь коммуникативно и де-ятельностно плотным, напряженным энергетически, динамическим и разносторонним сюжетно, оно в то же время как бы проявляет нелинейность соотношений различных пластов — соотношений смысловых и операциональных, имеющих рефлексивную природу и характеризующих существо поведения и деятельности человека. В коммуникативно-игровом конфликтирующем субстракте модели появляются сразу несколько триад, как бы частично встроенных друг в друга.

Способность человека «брать» очень высокие уровни обобщения и «отражать» смысловые контексты этих различных уровней способствует наращиванию «этажности» модели. При этом никаких явных ограничителей, цифровых пределов в рамках первых полутора десятков смысловых «матрешек» или, напротив, порядков (т.е. линейно по отношению друг к другу представляемых единиц кодирования информации) не наблюдается. Мне удалось эмпирически найти весьма близкий ограничитель. Каждый последующий рефлексивный пласт, превышающий тот, который указан «верхним» на «сборной» схеме (Схема 28), отбрасывает за рамки сноей рефлексивной триады нижний, наиболее близкий к предметному, пласт игры. В нашем случае в роли предметного для следующего «этажа» и для соответствующей ему новой рефлексивной триады выступает игровой пласт. А при возникновении еще одной рефлексивно-методологической надстройки в качестве предметной оказывается уже плоскость игротехнического взаимодействия участников. Таким образом, способность абстрагироваться или становиться в метапозицию по отношению к чему-либо или к кому-либо обеспечивает безудержность возникновения новых ауторефлексивных позиций. Но способность человека, на достигнутом им уровне абстрагирования, пойти на действие (соорганизующее или провоцирующее), которое не провалило бы его «насквозь», через все предшествующие уровни, — такая способность ограничивает эту возгонку и делает моделирующее адекватным моделируемому.

В этой связи следует отметить, что «плотность» имитационно-игровой модели никогда не бывает избыточной или неуправляемой. Дело в том, что, входя в игру и продвигаясь в ней по разным траекториям, участники связаны общей проблематикой и общим доигровым опытом. Взаимодействуя и конфликтуя, они могут при развитии рефлексивного пространства дать лишь такую дисперсию своих состояний, которую допускают коммуникативные законы деятельностного конфликта целей и средств их достижения, точнее — конфликта людей, преследующих эти цели и использующих эти средства.

Дисперсия состояний или «плотность» игровой модели характеризует возможности данного социума, его инновационный потенциал и соответствующий ему рефлексивный спектр. Поэтому и удается в такого рода моделях испытывать инновационные программы на реализуемость — под конкретных исполнителей, формировать команды. Кроме того, эта «толщина» имеет вполне определенный имитационно-игровой смысл. Она прогностична и позволяет наблюдать за тем, «что будет, если…», а также опробовать рискованные управленческие стратегии. Дело в том, что при достижении игровой моделью наибольшей для нее «плотности» канал обратной связи в игротехническом штабе становится менее надежным. В этой ситуации возможны ошибки в оценках состояний отдельных групп и людей, просчеты в динамике, энергетике или даже в предполагаемой тематике игротехнических действий. Инновационные возможности модели в этот момент подвергаются экстремальным испытаниям. Поэтому, помимо имитационно-игровых смыслов, подобные модельные коллизии могут иметь и соответствующий адрес. Под энтропийный и деструктивный пресс можно еще на стадии оргпроек-тирования игры поставить конкретные фундаментальные блоки управленческой системы и ее игровых аналогов (что особенно опасно для ее охранителей). Но тем самым она как бы получает «свой» шанс — развиться или укрепиться в своем консерватизме.

Предметный уровень в игре также является модельным. Для того чтобы произошло действие, принципиально отражающее сущностные возможности системы, чтобы «здесь и сейчас» проявились и развились в конфликте все имеющиеся в ней инновационные ресурсы, необходимо следующее. На сцену должны выйти «действующие лица» и их реальные исполнители. Не все живущее или «имеющее место» внутри моделируемого объекта подлежит этой норме. Поэтому для построения и запуска работающей имитационно-игровой модели ее проектировщикам и исполнителям нужно знать «объективную» картинку обслуживаемой системы и ее «субъективное», т. е. мотивационное и конъюнктурно-экономическое содержание. Кроме того, это знание должно отражать динамику «объективных» и «субъективных» параметров объекта игры. В ходе оргпроектирования следует учитывать возможности и намерения команды исполнителей. Это значит, что исследовательская программа и ее прогностико-диагностическая составляющая должны значительно превосходить — в скорости, точности и надежности — известные

научно-рекомендательные возможности «прикладных» (а потому не всегда приложимых) разработок и программ.

На «предметном» уровне происходят процессы, которые вне игрового пространства идут очень медленно, т.е. действуют по типу мины с отсроченным взрывом. Поскольку все рефлексивные новообразования начинаются с проблематизации в предмете, роль предметной плоскости игры в формировании всего рефлексивного пространства, в запуске действующей модели, очевидна. Но те участники, которые из предметного содержания «не пошли», выполняют в ходе разворачивающегося действия важнейшую функцию. Их предметные наработки, имевшиеся до игры, получают разнообразную предметно-должностную оценку и поддержку из этой же «предметной» плоскости, что далеко не всегда достижимо в реальном, не игровом предмете. Если же наработки отвергаются по горизонтали игры, то это дает возможность их усовершенствовать или от них отказаться ввиду «здесь и сейчас» понятой принципиальной нереализуемости. Это видится еще более справедливым для отношений, построенных по вертикали игры. Участники, поднявшиеся «выше» предметной плоскости, на выходе из игры получают средства достижения этих наработок, средства производства этих средств, системно-коммуникативные механизмы управления этим процессом и, далее, средства и принципы развития и переноса полученных механизмов. Это значит, что проверка на реализуемость и программное обеспечение работы «предметников» становится товаром, а «прикладность» из характеристики образа желаемого будущего переходит в игре в иное качество — в качество системного признака методологической чистоты и технологического профессионализма всей разработки.

При появлении новых формирований в рефлексивном пространстве и при соответствующем развитии «триадной» субструктуры (см. схему 28) содержание «предмета» в новых триадах меняется. Возникают новые функциональные роли для обитателей предметной плоскости и новые возможности выполнения этих функций. Критерии продуктивности и реализуемости для исполнителей ролей заданы их предыдущими предметными амплуа, что было освоено в начале игры. Эти критерии удерживаются и теми участниками, которые остались в исходном предметном самоопределении. Продолжающееся конфликтное взаимодействие и имеющаяся возможность взять реванш у новоявленных «системщиков» делает эти критерии работающими. Их использование носит не только очевидный для новых содержаний селективный характер, но и способствует переносу критериев реализуемости на те уровни игровой модели, на которых интеллектуалы обычно укрываются от ответственности за качество производимых ими социокультурных изысканий. Игровой аналог того, чего нельзя проверить, становится вполне доступным для ревизии, которая производится самими же участниками конфликта. Исполнители рефлексивно-игровых или же ма-нипулятивно-игротехнических партий оказываются в новых триадах в роли управляемых. Заметим, что профессиональные игротехники могут этого и не раскрывать, поскольку умеют работать без демонстративного предъявления средств. Но теперь критерии реализуемости, задаваемые «снизу», дополняются критериями системной осмысленности и ответственности, задаваемыми «сверху» рефлексивного пространства игры. Это как бы обеспечивает «стяжку» всей модели, работает на ее выживаемость, функциональную упругость, многоразовость использования ее принципиально воспроизводимых блоков в послеигровом пространстве.

Таким образом, содержание предметной плоскости игры в ее структурном (по отношению к рефлексивному пространству) понимании отлично от того, которое получается при рассмотрении обычных функциональных характеристик предмета и предметных закономерностей. Благодаря этому я получил возможность перейти от декларации того, что «функция приоритетна по отношению к структуре и детерминирует ее», к экспериментальному доказательству

фактических проявлений этой приоритетности и к теоретическому анализу соответствующих закономерностей.