Банковское дело

Ключевой для этой работы и наиболее оспариваемой психологами категорией является рефлексия. Я рассматривал рефлексию как собственно игротехническую категорию. Она выражает принцип построения игрового действия и несводимый к этому принципу одноименный игровой процесс. Контекст, в котором игротехники используют это понятие, отличается от психической рефлексии, поскольку рефлексия в играх этого типа есть специальным образом выстраиваемое действие. В работе В.А. Лефевра (16) рефлексия как психологическое явление рассматривается через аналогию или через «исходную иллюстрацию». Состоит она в том, что каждое движение «исследователя-зеркала», наблюдающего физический процесс, сопровождается непрерывным изменением многократных отражений, совершаемых другими «персонажами». В качестве эмпирии, для которой у В.А. Лефевра создается аппарат исследования рефлексивных процессов, выступает человеческий конфликт. Заметив, что идея «минимального проигрыша» в конфликтующих структурах Лефевра созвучна идее «целеустремленности» в системах Р. Акоффа и Ф. Эмери (17), я вернусь к собственному истолкованию «рефлексивного строения игроков, породившего эту идеологию» (16).

В рассматриваемом случае процесс рефлексивного восхождения работает, т.е. несет на всех своих уровнях различную смысловую и операциональную нагрузку. Такая работа дает возможность многократно отслеживать «точку отрыва» участников игры от предметного содержания и, более того, задавать эту точку наперед — в событийном, смысловом и хронологическом пространствевремени проектируемого действия. Благодаря этой возможности мне удалось осуществить «внутреннее» и «внешнее» сравнение тех действий, которыми создаются рефлексивные уровни. Это привело к отказу от утилитарно-спортивного принципа в наращивании этажности рефлексивного процесса. Этот принцип доминирует в широко известных организационно-деятельностных упражнениях «системно-структурных» методологов (18). Мой отказ от него произошел сначала на идейном уровне (19, 20), затем он получил экспериментальное и технологическое подтверждение (11,21,22), и лишь после этого нашел конкретную методологическую форму (9,10).

Без реального проживания тех содержаний, которые рефлексируются участниками на каждом последующем уровне игрового продвижения, все эти уровни «склеиваются». Выглядит это таким образом, что новые цели и смыслы реализуются старыми средствами и отношениями. Социокультурная направленность игры превращается в фикцию, а методолог вольно или невольно фельетонизирует саму идею противостояния «эпохе фельетона» (23). Различные трактовки этого процесса, который исследуется в игровых акциях со случайным составом участников (не репрезентирующим «предмет» рефлексии) и с ситуативно сформированной командой, свидетельствуют о том же — уровни рефлексивного процесса нередко отличаются абсолютизмом метапозиции, а никак не процессуальным своеобразием, качеством результатов, или технологическими особенностями формирования и развития, или сервисными возможностями, или социально-психологической феноменологией.

В междисциплинарном общении «конфликтологов» и управленческих консультантов используются (как рабочие) термины «нормативный конфликт», «позиционный конфликт» и «коммуникативный конфликт». Они являются, на мой взгляд, продуктами непсихологической или аптипсихологической классификации, сделанной на кибернетическом или

«системно-структурном» (18) основании. Обиходное, бытовое их употребление не требует сравнения с содержанием тех категорий, которые являются продуктом эволюции смысловых обобщений и соотнесений, т.е. категорий научных, прошедших через «сито» различных классификаций. Многоуровневое психологическое понимание и применение категории «конфликт» является в медико-диагностическом понимании синдромальным, в то время как общетеоретико-системное понимание — нозологическим. Разумеется, наилучшим вариантом является их совпадение «на объекте», но при расхождении я выбираю по критерию реализуемости первое.

Дело не в профессиональных пристрастиях и в усталости от терминологической экспансии кибернетиков в гуманитарную сферу. Смысловое поле, появившееся из анализа объекта, класса объектов или процесса, разбивается на понятийные участки научной классификацией, т.е. классификацией многоаспектной и эволюционирующей. Границы между возникающими и развивающимися вместе с развитием категории смысловыми полями достаточно обоснованы, целесообразны и историчны. Их «плотное» прилегание друг к другу позволяет профессионалам работать без постоянных эксцессов, вызываемых «бесхозными» или спорными содержаниями и их обозначениями. Категория являет собой как бы синдром существенных характеристик с «нажитыми» смысловыми границами.

Нозологическое (на русском языке менее благозвучное — по наименованию выполненное, «наименованческое») формирование понятия в межпрофессиональной среде считается «системным» и надпред-метным. Я полагаю, что переброс категории из одной предметной или системной классификации в другую нередко приводит не к распредмечиванию, а к обеспредмечиванию ее смысла. Чтобы этого не произошло, следует целесообразность и необходимость каждого такого приема обсуждать или обосновывать. Но такую филологическую или психолингвистическую задачу может поставить перед собою исследователь, который нечто понял и желает это сообщить. Для обеспредмеченного методолога и «социотехника» важнее завязать конфликт действующего с познающим, а затем вывести этот конфликт из предметного уровня: не всегда в системный уровень, но нередко в бытовой.

Отказавшись от «метасистемной» традиции, сложившейся при обеспредмечивании смысла понятия «конфликт», я, тем не менее, должен оговорить меру его психологической предметизации. При работе с содержанием этого понятия следовало бы определить индивидуальные (конфликт мотивов), групповые (конфликт целей и действий) и межгрупповые (конфликт стратегий) особенности обозначаемого явления и психологический смысл каждого из них. Качественное решение этой задачи предполагает развернутую библиографическую проработку психолингвистических и социально-психологических источников. Таким образом, появляется возможность работать в чистой теории, избавившись от жесткого критерия реализуемости, но не потеряв необходимой и достаточной актуальности. Этот путь уводит автора от деятельностно-го подхода, призванного «вернуть целостного человека в психологическую науку» (24). В разработках, которые заявляют эту тематику и следуют жанру диссертационных или иных квалификационных работ, подобный путь встречается часто. Отказ от него предполагает совершенно иную профессиональную судьбу разработчика, и в данном случае этот отказ произошел задолго до появления обсуждаемого здесь тезиса.

Итак, беспредметное и бессубъектное понимание конфликта порождает его бихевиористскую трактовку. Не зная, что делать с «неустранимой феноменологией духа» (16), при работе с «субъектно населенными объектами» (8) я был бы вынужден «довольствоваться двумя несвязными планами изучения, оформив свою капитуляцию принципом, напоминающим принцип дополнительности Бора» (16). Цитируемый автор в 70-е годы нашел «группу средств, которые могут оказаться полезными при решении задач синтеза различных планов изучения». Таковыми явились средства формализации гностических и ценностных связей между объектами, наделенными психикой. Взятая из естественного языка идея фиксации «транзитивных» рефлексивных цепочек привела его к разработке техники построения рефлексивных взаимоотношений между объектами. Для меня в этом подходе В.А. Лефевра наиболее ценными являются его «трансактные» последствия. Управляемый конфликт рефлексирующих объектов порождает большой ассортимент качественных «товаров». Для изучающих «рефлексирующий объект» это -— нормы понимания. Для оргконсультантов, которые пытаются на этот объект воздействовать, — нормы ответственности. Для соискателей «трансактных» ценностей — это само понятие «рефлексивная валюта» (Лефевр), а в некоторых случаях — способ ее получения. Для психологов в качестве «товара» выступают сервисные возможности «конструктивной психологии» (25, 26), для консультантов «от» organization development — социальные технологии. Очевидно, что следующие за познавательными ценности (а также процессы и способы их построения) изучаются, описываются и транслируются. Следовательно, все разновидности получаемого продукта соответствуют потребностям пользователя, и оформлением продукта в качестве товара он лишь фиксирует культуру этих потребностей как системную. Фрагментарность действия и аспектированность знания есть проявления этой культуры. По ним строится понимание ценностного, смыслового и операционального пространства игры как пространства дискретного. В то же время есть основание считать жизнедеятельностное пространство, существующее в имитационно-игровых моделях, непрерывным. Собственно любое прожективное построение жизнедеятельности, сублимированное и институированное в культуре, сочетает признаки цикличности, то есть — замкнутости и повторяемости, функционирования и развития, дискретности и непрерывности. Игра в этом смысле представляет собой модельный объект как система коммуникации и как экстремальная среда.

Многовариантность развития игрового действия заставляет укрупнять, мысленно продвигаясь в будущем времени игры, объектные единицы оргпроектирования. В связи с этим издаваемые к началу мероприятия рекламные проспекты, регламентирующие еще непроизведенное уникальное событие, мифологизируют его существо или же свидетельствуют о некомпетентности авторов. Многовариантность и непрерывность игры создают трудности для анализа особенностей и самой роли проблематизирующего воздействия, которое осуществляется на более поздних этапах рефлексивного продвижения. Поэтому здесь будет представлен простейший пример нормирования лишь при переходе участников от предметной действительности к игровой (этап проблематизации в предмете). Последующие шаги изоморфны этому.

Рефлексия неудач предметного продвижения проявляется в игровой группе как следствие осознания участниками кризиса традиционных средств мышления и деятельности. Выносимый на общий суд (пленарное заседание) предметный материал продвигает процесс проблематизации работников предприятия, распределенных по группам. Появление рефлексивного содержания в докладах (не «что?», а «как?») представляет возможность противоборства и аналитической работы не для отделов и цехов, а для групп, объединенных общим содержанием и общей игровой судьбой. Таким образом, деструкция клановых и профессионально-должностных барьеров производится не «понарошку» — условиями игры и волей игротехников, а всерьез — созидательно-разрушительными механизмами игрового конфликта реальных позиционеров, каждый из которых хорошо знает, за что борется.

Поскольку порождение и освоение игровой реальности происходит через взаимодействие различных групп, нередко встречается феномен «стягивания» рефлексивной группы назад, на более привычное предметное поле. Имитационный смысл этого действия очевиден. Руководители часто пользуются таким приемом, требуя продуктную отчетность «в рублях и штуках» вместо результата, проявляющегося «в связях и отношениях». Но, в отличие от производственной, в игровой реальности можно достоверно определить, зачем они это делают, можно отнормировать их на ответственность за результаты и предоставить возможность совершить новую попытку. В случае повторения излюбленного приема такой позиционер уже беспомощен — игра ушла дальше, он хорошо «виден», а догнать игру может только рефлексирующий. Для того чтобы предотвратить обратное «стягивание» в предмет первых обитателей рефлексивной плоскости (в данном случае и игровой тоже), используется норма «здесь и сейчас». В прочих случаях эта норма не способствует возникновению игровой действительности. Если в игре существуют осознанные цели и отрефлексированные средства, то их спонтанное замещение «гайками и болтами» легко предотвратить вопросом: «Что из этого вы можете сделать здесь и сейчас?» Если же игровая реальность не сформировалась, такая норма приведет к замене цехов на группы, но цели и средства останутся исходными, как в деловых («понарошечных») играх.