Банковское дело

За отсутствием платежеспособного спроса на свои услуги мои коллеги-консультанты в последние годы проявляют повышенную склонность к клубным формам цехового общения. Я полагаю, что человек профессии и человек профессиональной «тусовки» — это очень разные люди. Рынок дифференцирует профессионалов не в меньшей мере, чем их сообщество этот рынок формирует. Поэтому известный и даже «рейтинговый» консультант — это далеко не всегда человек, имеющий постоянную работу. Верно и наоборот. Занятый консультант может и не быть широко известным. Действительный уровень профессионализма того и другого в абсолютном и в сравнительном выражениях тайна великая есть для того и для другого. Поэтому буйно цветет мифология и нет гамбургского счета, как нет…

Имеются более глубокие, еще дорыночные причины, по которым бытие российских консультантов происходит в виде регулярных попыток заработать деньги на консультировании друг друга по способам консультирования. Причины эти носят системный характер. Дело в том, что пирамидальные начинания в интеллектуальном сервисе также органичны, как и в других сегментах. Финансовые, товарные и сервисные пирамиды являются первыми, вторыми и третьими производными от пирамидальных конструкций, которые все как одна выстроены на чистой надежде. Здесь мы имеем в виду не надежду неофита, состоящую в его желании научиться все это, — товары, услуги, займы, — продавать и тем самым заработать право перехода на следующую ступень системы сетевой или структурной продажи.

Речь идет о совершенно других материях.

Надежда не всегда умирает последней. Но последней она продолжает давать повод для своей эксплуатации. Человек надеющийся платежеспособен. Или, уж во всяком случае, кредитоспособен. Именно потому любая тирания — это бизнес малых вложений, из коих самое малое — это надежда.

3. Фрейд никогда не строил пирамид и не зарабатывал на неофитах. В Вене он много лет по средам проводил свой семинар по психоанализу. Его ученики О. Ранк, А. Адлер и К. Юнг соорудили первую ступень будущей пирамиды. В ее основании лежали их собственные комплексы. Они проявлялись при расхождении с учителем лишь в форме теоретических конструкций, чуть менее эпатажных, нежели использованные оригиналом. Последующие шаги значительно увереннее совершили другие психоаналитики. Критерий реализуемости возобладал над критерием истинности. Пирамида пошла в рост не по замыслу основателя, а вопреки ему — по законам человеческой природы. Адекватность этих законов самому учению, развиваемому таким экстенсивным образом, не может служить определяющим фактором в действиях

раскольников-пирамидостроителей.

Из истории цивилизации, то есть — из практики, часто повторяющей одни и те же сюжеты, следует весьма важный для меня вывод. Адекватность человеческой природе — это дефицитное и избирательное системное качество, которым может обладать или учение (услуга, товар), или техника его продвижения на рынок (система продаж, маркетинговая технология). В этом

«или-или» кроется извечная драматическая коллизия. Ее циклическим воспроизводством человечество занимается давно — с тех пор, как располагает способностью к рефлексии. Этим «или-или» обеспечиваются очень разные ценностные системы. В этих разных ценностных системах живут очень разные люди, которые вряд ли могут друг другу нравиться и, тем более, вряд ли могут работать друг с другом. Востребованность того и другого «или» редко бывает равномерной и никогда не бывает одновременной. Массовому производству и массовой культуре нужен Сальери и не нужен живой Вольфганг Амадей. Менеджер может совершенствовать товарные качества первого и тем самым способствовать его продаваемости. Маркетер может оценить посмертный спрос на второго, а также может заработать на этом спросе. Пределы для такого процесса определяются все тем же рынком. Продавать способ продажи приятнее и выгоднее, чем покупать еще не написанный «Реквием». Самое разорительное занятие — родиться его автором и решиться до конца нести сей крест…

Похоронившая творца пирамида растет и поэтому перестает компоноваться в размер сотворенной им экосистемы. Пирамиде становится некуда расти далее. Гибкий и циничный сетевой маркетинг, этот технологически завершенный инструмент победы посредственности над гением, сам будет неминуемо предан глобализации и разложению. И вот уже Гарик Сукачев всерьез озабочен засильем дурного вкуса и удушающим истинную культуру разгулом дешевой, но выгодной попсы. Цикл завершен. Время кануло во времена каннунов. Электронный циферблат кажет одни нули. Компьютерные сети парализует ввиду надвигающейся информационной катастрофы. Блатная сыроежка завыла о кризисе истинно философского стеб-рока. Может быть, только сейчас

где-нибудь в захолустном Зальцбурге маленький мальчик потянется к клавишам допотопного клавесина…

Академик И.П.Павлов у себя в Колтушах тоже не строил пирамид. Он, опять же — по средам, много лет оттачивал свой метод. Развивал учение об условных рефлексах и о сигнальных системах. Создавал школу физиологии высшей нервной деятельности. Осознавал себя современником 3. Фрейда и даже написал о сходстве подходов и об их различии (3). Первым шагом к возведению грандиозной пирамиды имени Павлова явились обстоятельства, связанные с его кончиной, последовавшей в 1936 году. Ближайшие ученики тут же старательно канонизировали все, что могли, включая полемические выпады и ошибки учителя. Далее последовало уничтожение других школ, возникла репрессивная техника межнаучных контактов, грянула отмена психологической науки в целом и т.д. Психофизиология стала не только материалистической, но и вполне классовой. Пирамида обросла собственной инквизицией. К ней ступенями приросли в граните и бронзе выполненные исторические решения двух и даже трех академий. Их совместные сессии были названы «павловскими». Лежащая внутри пирамиды мумия нобелевского лауреата, ничего не производя, работала на уже не подвластный ей образ непререкаемо верного учения о высших психических функциях человека. В новой интерпретации учение о человеке в целом уже просто капало из фистулы. То есть — вытекало из экспери ментов с «плевой железкой» собаки. А также из опыта нещадной эксплуатации вуппертальских рабочих, совершаемой в пользу финансирования фундаментального труда по их окончательному освобождению.

Фараон-мейкинг по проекту персонального автопромоутера Трофима Лысенко был свершен по еще более простой схеме. Свою пирамидку «народный академик» возводил сам. Хоть и с обязательным жертвоприношением, но, судя по всему, не питая особых иллюзий насчет ее долговечности. Эта локальная стройка велась под сенью возведения Главной Пирамиды. Оба корифея генетики и селекции спешили долго жить. Меньшому достался стройматериал из отходов старшого и уж слишком проверенные кадры. Толпы верных последователей скорее напоминали воспетый А. Галичем «парад уродов» (5), чем основание следующего яруса.

Скорость смены циклов возросла — сказался разгул информационных технологий, доставшихся детям двадцатого съезда и «внукам саркофага» в наследство от «публичной девки империализма». Доктора стали успевать к дегустации ими же приготовленных лекарств. В. Лобановский играл совершенно не в тот футбол, который исповедует как тренер. Изобретатель Б. Гейтс не успел стать жертвой акулы типа нынешнего главы «Майкрософта». Победа в борьбе за существование особи не сулит ей длительного и безмятежного счастья. Наступает этап борьбы за качество существования. За право управлять этой борьбой. Далее — за право наделять таким правом. И так — до полной мумификации субъекта переживания надежды, до его погребения внутри многоступенчатой пирамиды надежд. Надежд не всегда сбывающихся, но всегда неутолимых. Пирамида надежд строится на том, что субъекту предлагают внутри пирамиды реализовать любую имеющуюся у него идею. Человек, попавший в пирамиду, хочет уже не совсем того, что он хотел до того, как туда попал. Человек, взошедший на следующую ступеньку, хочет уже только того, что ему диктует пирамидостроитель. Человек, взявший еще на одну ступеньку больше, — это уже не человек. Это фараон. Я бы сказал — виртуальный и интерактивный фараон. Пирамида ему нужна для смерти, до смерти и после жизни. Строительным материалом быть проще, полезнее и приятнее, чем быть человеком. Строительный материал, пожелавший снова стать человеком, рискует стать строительным мусором. Кроме того, в фараоньем стаде, занимающемся фараоньим делом, сохранять что-либо человеческое как-то неловко. Из пирамиды нет беспрепятственного выхода назад, к людям. Фараонова челядь гонит неофита вовнутрь пирамиды, на переработку в новое, сугубо строительно-архитектурное качество.

Прелесть переживаемого нами момента состоит, на мой взгляд, в следующем. Современные пирамиды надежд строятся не на века, а до первой ревизии. Поэтому в качестве начального вклада вновь прибывшим уже не предлагают вложение своей жизни или жизни своих близких. Есть с остекленевшими глазами родную землю и страстно целовать флаг больше не требуется. Идеологическая машина тоталитарного государства как раз и была пирамидой Глобальных Надежд Одноразового Использования с отсроченным вложением основного ресурса. Отсроченным на время, которое истекает по Обстоятельствам, Определяемым Основателем пирамиды.

Мое частное вложение состоялось при обстоятельствах, которые основатель пирамиды не смог учесть в полной мере. Срок, начиная с которого мое вложение возвращается вкладчику (по частям и беспроцентно), известен многим. Эмиссия произошла 5 марта 1953 года. Эмитент до сих пор скалится с портретов, выносимых для проветривания в ритуальные дни. Обманутые вкладчики по этим дням демонстрируют усопшему свою готовность вложить в основание пирамиды уже никому не нужный ресурс.

Я входил в эту жизнь с чувством невыполненного (и неоплатного) долга. Советская идеологическая машина штамповала должников. Мы были готовы при случае рассчитаться родителями, подозрительно сложными по сравнению с горячо и настойчиво любимой системой. Наши собственные еще несостоявшиеся жизни были мелкой разменной монетой, и вожди учили нас радоваться этому (чувство казенной радости я отчетливо помню). Укоренившееся предательство называлось преданностью. Неокрепшая душа исподволь принимала форму пулеметной ленты. В середине пятидесятых больше всего на свете я боялся, что не выдержу пыток и на допросе у наших с Ним общих врагов выдам какую-то Тайну. Не было важно — какую именно. Наличие тайны было обязательным условием существования гражданского мифа. Аркадий Гайдар писал: «Что это за страна? — воскликнул тогда удивленный Главный Буржуин. — Что же это за такая непонятная страна, в которой даже такие малыши знают Военную Тайну?» Из подворотни вторил классово близкий гнусавый тенорок: «Он предлагал мне деньги и жемчуга стакан, чтоб я ему, подлюге, выдал секретного завода план…» В итоге все заканчивалось как надо — «советская малина врагу сказала нет!». Что и требовалось доказать. «Я, как и весь советский народ…».

Шестидесятые навалились вседозволенностью и необыкновенной, я бы сказал, естественной легкостью морального смещения. Это было похоже на передергивающийся во время киносеанса кадр. Что-то на секунду заклинило в проекторе. Пленку чуть перекосило, звук замяучил и пропал. На экране мелькнули отверстия перфорированного края ленты. Зрителям в зале почудилось, что их просто обманывают. Тут же восстановилось стрекотание киноаппарата, лента побежала быстрее, изображение вернулось раньше звука. Дух времени продолжился в мистически запыленном луче люмьеровой дразнилки. Актеры, играющие молодых героев, как-то сразу все действительно помолодели. И перестали делать вид, что им безмерно радостно жить. Отсутствие железной уверенности в собственной хронической правоте еще долго воспринималось как некий эстетический прием, как мировоззренческая провокация. Люди жаждали рецепта счастья. Рецепт последовал незамедлительно. Эфир наполнился елеем. А также шармом, наивом и интимом, дозированным до минимума. Все произошло под три задушевных аккорда в ре-миноре и под записанный на пленку хруст валежника. От одних и тех же кухонь уходили на вече в Политехнический, в Мурманскую ссылку или куда далее — в мордовские лагеря. Народные советские писатели Э. Хемингуэй и Э.М. Ремарк не застили свет деревенщикам. А может быть, те еще не собрались с духом, чтобы в этом признаться? Тоже ведь сидели по кухням… Свежепереведенного Сэлинджера можно было вовсе не читать, достаточно было знать фамилию. Пассажиры «Синего троллейбуса» (последнего, случайного) ни капельки не раздражали население «Голубых городов». Люди хором пели о разном, еще не замечая этого. Человеческое ухо едва начинало отвыкать от простых, как артобстрел, и столь же бесспорных истин. Медведи осторожно терлись о земную ось. Голоса, доносившиеся «из-под глыб», никак не мешали абсолютному большинству верить в то, что «в своих дерзаниях всегда мы правы». Будущий брутальный адепт державное™, евразийской посконности и домотканности, а также соборности, монаршей милости и Божьего промысла, напевая про летний дождь, мирно шагал по Москве. Пролетарская, вполне дядистепина нагловатость шалуна была бы возмутительна для его нынешних почитателей. Мракобесие еще только примеряло маску столбового крестьянства. Насмешливый, молодой и свободный Никита был им пока без надобности. Отогревшаяся в «оттепель» страна с трепетом вдыхала свой «Глоток свободы» между камерой усатого и психушкой бровастого. Будущие непримиримые функционеры и несгибаемые диссиденты горели пока еще одним романтическим огнем. Диспуты о любви, дурашливое слово «дружище», безыдейный «Старый клен» заботливо и вполне терапевтически баюкали тревожную молодость невротиков из «Заставы Ильича». Обретая человеческое лицо, социализм столь же быстро терял бордово-алое однообразие расцветки и предсказуемость, достойную летящего помидора. Ветер перемен весело нес русский челн в полынью, разделявшую льды расстрельной и застойной эпох…

Позже, в университете, мне объяснили, что существует такой вот принцип историзма. За все годы нашей многоступенчатой учебы я, как и весь советский народ, шесть раз выучил одну и ту же историю под разными названиями. Факты история излагала и даже истолковывала. Но принципа историзма наука сия не содержала. О каких принципах может идти речь, если минувшие войны и революции раз в 10-15 лет меняли свой состав и фактологию задним числом и при живых свидетелях почти полностью. Поэтому мне было на самом деле не понятно, что с этим опущенным самими историками историзмом можно сделать при изучении корреляционного и факторного анализа или, скажем, дифференциальной психологии, у которой, кстати, и своих проблем всегда хватало. В методологическом разделе любого учебника было сказано, то есть — дано понять, что если я в своей будущей научной деятельности не учту принцип историзма (форма учета как бы не обсуждалась), то что-то такое у меня в жизни не произойдет. Не случится. Философию, то

есть — косвенную методологию, нам преподавал вспыльчивый и апоплексичный специалист по свободе личности при социализме. Отдыхая от этого занятия, он еще и секретарствовал в парткоме, боролся с курением в общественных местах, с удлиненными волосами и космополитизмом. Возможно, поэтому я не внял предупреждению о пагубном влиянии исторической беспринципности на прикладное антроповедение. К принципу историзма меня значительно позже, в 1983 году, вернул Г.П. Щедровицкий.

В Одессе, на летнем семинаре по экологии и природопользованию, проходившем в Доме ученых на Сабанеевом мосту, Георгию Петровичу зачем-то понадобился конвейерно-механический образ исторического процесса. Мне показалось, что такой образ исторического процесса транслирует принцип историзма менее противоречиво, чем штатный идеолог, страдающий одновременно и от трезвости, и от цирроза. Вот этот образ. Несколько разновеликих лент чудовищного транспортера, то ускоряясь, то останавливаясь, двигались в разные стороны под разными углами друг к другу. Заданная учебниками по диалектике плавная метода изложения была опрокинута рваным ритмом и техникой выполнения пластического этюда. На очень громко и весьма картаво тарахтящих лентах щедровитянской модели тряслась и ссыпалась на пол транспортируемая масса. Субъект творения переваливался с ленты на ленту, застывал и менял направление своего движения. Он слипался в сгустки и комки, тут же разламывался и мельчал до песчаных ручьев. Затем он вновь куда-то тек, застывал и перемешивался. В некоторых сгустках и комках происходили удивлявшие самого рассказчика рефлексивные подвижки. По иным законам развивалась некая параллельная реальность. Происходило рефлексивное, авторское сопровождение всего этого нестройного движения из неоткуда в никуда.

Спустя несколько лет я узнал, что мыслящая, способная к ауторе-флексии и к реинкарнации образов былого космогоническая масса из «Соляриса» появилась у Стругацких в период их увлечения Московским методологическим кружком. Так сложилось исторически — пирамиды надежд возводятся мощью этого транспортера.

А по твердым граням величественного сооружения могут ползать уже любые интерпретаторы застывшей среди раскаленных песков определенности — от муравьев до наполеоновских гвардейцев с пушками.

Вот текст из анкеты, распространенной по Internet начальником одной из консультативных организаций: «Если Вы не сочли возможным ответить на второй и третий пункты нашей анкеты (в этих пунктах автор анкеты любезно предлагает уважаемому коллеге-консультанту сообщить свои технологические ноу-хау, а также информацию о своих клиентах за последние годы. — Ю.К.), то мы, к сожалению, не будем иметь возможности включить Вас в реестр рекомендуемых нами консультантов». Было бы точнее: «Мыло и веревку участники конференции получат сразу после регистрации. Пожалуйте на вечернюю дойку, уважаемые коллеги…»

Разумеется, что подобный текст могло создать только безмятежное дитя пирамидальной системы. Формальная вежливость и консервированная ученость создают ощущение стиля. Просто и без затей, как «бычки в томате». Но не как закуска, а как «ихтиология пасленовых». Правда, над академической куртуазностью стиля торчат ослиные ушки развитого социализма. Партийно дышащий человек, как известно, вдыхает веру масс в светлое будущее и выдыхает твердые гарантии в сжатые сроки. Он не может скрыть своего глубокого и обоснованного неуважения к налогоплательщику. Миф о первых среди равных создал пирамидального человека и надежно защитил его от адекватности. Лишившись этого мифа, то есть — оставшись наедине со своими метаболическими обстоятельствами, пирамидалыцик мгновенно превращается в спинальный препарат, в обезглавленную лягушку. Жизнь без головы — это жизнь. Вырвавшись из корявых рук лоботряса-первокурсника в белом халате, потерявшее мифоноситель существо еще долго и бодро скачет через открытую дверь лаборатории по университетскому вестибюлю. Или по рыночной площади. Или по парламентской трибуне. Ему уже все равно. Чтобы не сойти с ума, его достаточно просто не иметь. Не нужно быть таким наивным и нахальным и искать иной путь в новые времена. Экстерпация лобных долей и лоботомия наиболее эффективны.

Мне известны консультанты, которые подрядились за неделю на заказ выдоить из нескольких десятков номенклатурных голов всего лишь одну русскую национальную идею. Какой она может быть в стране с двадцатью процентами юридически равноправного мусульманского населения (а этот процент прирастает многодетностью и крепчает ваххабизмом, фундаментализмом и памятью о зачистках и депортациях) и с тридцатью процентами не помнящих родства коммунистических язычников, — никто помыслить не успел. Мероприятие скончалось, так и не приходя в сознание — ни в национальное, ни в классовое, ни в интеллектуально просветленное. А кич-шоу состоялось. Кич — это широко доступный стилевой и эстетический наркотик, способный блокировать адекватность психического отражения. Без кича моральный шок мог бы вырасти до размера социального явления. На манер стукачества, приобретенного иммунодефицита или табакокурения. А с ним это удел десятка обделенных жизнью умников. И только.

Тренинговый кич, как массовое консультативное явление, выступает прямым следствием экономического кризиса. Антикризисные спекуляции знаменуют бурный рост пирамидостроения, а не повышенный спрос на консультативные технологии. Чем глубже тупик — тем иррациональнее панацея, в которую готовы поверить его обитатели. Пирамида стала материализовавшимся отказом человеку в его праве на свой горизонт. Мне, как и популярному киногерою, птичку жалко. Птичка экономической свободы в России, начиная с «абалкинской удавки» (объем проводок ограничивался в увеличении тремя процентами на тот же период за год, превышение каралось прогрессивным налогообложением) и кончая закрытыми аукционами «для своих», — эта птичка имела очень мало шансов. Страна обманутых вкладчиков вела неравную борьбу со своим несокрушимым чиновничеством. Видимо, кооперативы 1987-1990 годов были доступны слишком для многих. Правила игры пришлось пересмотреть. Во времена НЭПа это называлось «играть с большевиками в 21». Начальственный партнер менял правила согласно своему фарту — играл то в «17», то в «91». И всегда выигрывал. Пока не оставался наедине с собой по причине отбытия партнера на Соловки, в абстиненцию или в иную эмиграцию — вплоть до всамделишней. Оставшись, победитель приступал к новому общенародному проекту — квартирному, автомобильному, социальному, пенсионному, акционному, аукционному, акцизному, лотерейному, многопартийному и пр.

Совместные предприятия (СП) с половинным капиталом оттуда были доступны комсомольскому и внешторговому люду. Прежде всего. Старые связи были их капиталом. Для всех прочих СП были притягательны заложенными в законодательство льготами. Вкладчик с опаской, но все же потянулся к этому входу в следующую шлюзовую камеру. Однако деньги потекли не только сюда, но и отсюда — вверх по течению. Деньги вообще имеют свойство, как выяснилось, передвигаться туда, где им хорошо и можно размножаться. Экономические законы не нужно принимать в Думе. Они существуют. И все. А реальная экономика как бы не видит смысла в термине «теневая». Товарная масса катастрофически не поспевала за процессом обналички. Вывоз капитала население освоило быстрее, чем на это уповали вороватые радетели интересов братских партий. Вход в шлюз был искусственно ограничен. А вскорости, естественно, закрыт. Как говорил М. Жванецкии, «а на всех и не рассчитывали».

После «павловской» конфискационной реформы, черного вторника и иных пакостных проделок начальства разговоры о «цивилизованном предпринимателе» стало не с кем вести. Налоги в этой стране уже никто из ныне в ней живущих добровольно все равно платить не будет. Даже самые справедливые налоги. Пирамида стоит. Надежды иссякли. В самой пирамиде ее первостроители тем временем нарыли огромное количество нор и тайных ходов, которые ведут к ресурсохранилищам, расположенным вблизи фараоновой усыпальницы. Пенсионные и ветеранские фонды, НТТМовская комсомольская кормушка, уникальный фонд спорта (льготы на ввоз, производство и продажу алкоголя и табака — нашему спорту без этого никак), огромное количество дыр и щелей регионального масштаба, федеральные, суверенные и муниципальные потоки — налоговикам стало невмоготу черпать воду решетом. Правоохранители, отчаявшись, настроили ведомственных пирамид. Дать взятку, чтобы взять взятку и при этом не сесть. Дать взятку, чтобы дать взятку тому, кто не у каждого возьмет — чтобы занять кресло, сидя в котором, можно и взятку взять, и взяточника сдать в нужный момент подолгу службы — на таких связках висит вся система. Пирамиду перетрясли, убрали компрометирующие державную идею демократические элементы, построили заново. Надежд не осталось ни у кого.

В такой системе все управление является внутрифирменным. Макроэкономика — красивым термином или досужим вымыслом. Реструктуризация долгов и обещание нового транша — не более чем приглушенными на большом расстоянии кросс-культурными знаками внимания с других планет. Вот пример системной управляемости, который мне привел один из клиентов после нескольких лет сотрудничества с управляемой им структурой. В одно из высокоинженерных оборонных ведомств СНГ поступила команда, обязательная к исполнению на уровне начальников родов войск и начальников штабов. Вслед за получением команды по всей иерархии системы забегали начальники и спецы всех рангов. Но в итоге все осталось, как и было до получения команды. Плюс несколько инсультов. В узком звене «человек-машина», на уровне непосредственного исполнения, мирно спал опохмелившийся с утра механик. Как выяснилось, ему в этой системе бояться некого. Абсурдность и принципиальную невыполнимость всех действующих и всех неотмененных должностных инструкций он давно доказал примером своей долгой и счастливой жизни. А без него…

Мы давно уже находимся в автономном плавании. Без шансов на фрахт. С протухшей бункеровкой. С командой, создавшей этот проект и располагающей полной монополией на свою некомпетентность. Консультант, владеющий эффективными технологиями, — это и на самом деле Сталкер. Он нужен Зоне не более, чем порядочный чиновник — руководству налоговой инспекции в соседнем районе. Системообразующая функция состоялась по пирамидальным критериям. Культура пирамиды и порожденная в ее недрах система продаж давно съели товарное качество продаваемого.

Очевидно, что последней умирает не надежда. Последней рушится пирамида надежд, исчерпав потребляемый ею ресурс. Строителям очередного сооружения придется придумывать приемлемую для народа крутизну пирамиды и добиваться оптимальных сроков поставки свежего стройматериала. При этом миру будет в очередной раз явлено бессилие западных менеджмент-технологий. Отечественный административно-командный дичок есть система с высокой степенью зашиты. Как система он ассимилирует или отторгает любые частные вкрапления элементов чуждой культуры. Поэтому все, чем реально располагает российский менеджмент, — это или отечественные технологии, или западная косметика.

Российский менеджмент очень похож на ослика из «Кавказской пленницы» Л.Гайдая. Ослику туда не надо. И чем больше культурных образцов поступает оттуда, тем меньше упрямец желает за ними следовать. Дело, разумеется, не в потере соборности и не в страхе перед колонизацией святой Руси. Дело в полном отсутствии представлений о конечной и достижимой точке, которую мы всем миром пожелали бы считать своей. На спектре возможностей и модельных образцов бродим по планете от китайской ширмы до шведской стены неприкаянными пилигримами. Бродим, как непьющий собиратель тостов Шурик по еще мирному Кавказу. Ему и за Наташей Варлей успеть нужно, и упрямое животное с места сдвинуть хочется. И совершенно неясно, уместится ли оставшаяся часть незамысловатого восточного сюжета в последние метры шосткинской пленки?

Нашему кино процесс важнее результата, поэтому любой ТНе епд категорически не приемлем. То, что для партера и ложи-бенуар зияет полной безысходностью, то для амфитеатра и галереи полнится розовыми надеждами и зелеными замыслами. Не упустить бы момента, когда пассажир «Титаника» или последний житель Атлантиды, который сам себе режиссер, актер и зритель, сочтет свою уникальную биографию итогом всей мировой истории и в связи с этим пожелает залечь в Мавзолей вместе со всем горячо любимым человечеством…